Часто приходится слышать: Эти люди стояли у истоков…Мне же про наших подвижников, о которых ниже пойдет речь, хочется сказать, что они не то что стояли - они землю руками рыли, чтобы вплотную подобраться и припасть к этим истокам…
UB3ABL
Часть 1 Остряков П. А. В лето 1916 – Глазами очевидца
- А здесь вот стеклодувный цех,- говорит Бонч-Бруевич, открывая следующую дверь. Комната, покрашенная когда-то в белый цвет, напоминает сейчас поселковую кузню - до такой степени прокоптились и почернели ее потолки и деревянные стены. Двое солдат из местного запасного пехотного полка сидят за обожженным и прокопченным верстаком. Работают они всем, чем можно: ногами, руками и губами. Ноги качают кузнечный мех. Из него воздух нагнетается в стоящую на верстаке керосиновую, похожую на игрушечную пушку, горелку. Из обреза горелки шипя вылетает сине-желтое пламя горючего газа, полученного карбюрацией воздуха парами керосина.
В руках у одного из них стеклянная трубка. Движением пальцев стеклодув быстро ее вращает, средняя часть сильно раскалилась и размякла, еще мгновение - и один конец трубки взят в рот, в трубку надувается воздух, и раскаленная середина расширяется и принимает форму правильного эллипсоида. Все это чрезвычайно интересно, но на это жутко смотреть. Кругом одно лишь дерево. Стены барака, полы, потолки, столы пересохшие, в воздухе пары керосина,- настоящий костер. А рядом бушует пламя из двух горелок. Одно неосторожное движение - и комната вспыхнет, как порох. Но Бонча это, по-видимому, не смущает.
- Позволь представить,- знакомит он,- Сафронов и Соколов, наши стеклодувы. Между прочим должен сказать, что быть стеклодувом не так просто. Это не ремесло, это тончайшее искусство. Сколько я ни пробовал, ничего не выходит. Вместо баллончиков для ламп получаются какие-то уродцы.
Работали стеклодувы, действительно, мастерски. Длинное клокочущее пламя. Синее у основания, желтое на конце. По длине его факела температура различна. Нужно знать, в какой момент, в каком месте держать стеклянную трубочку. Стекло раскалилось, размякло, готово обвиснуть, и это случится, если концы пальцев потеряют чувствительность, если обманет глаз. Неверный толчок воздуха из легких, неверное движение и... начинай все сначала. Словом, есть много причин, от которых зависит успех работы, многие из них нужно знать, но многое чувствовать. А главное, нужна очень точная координация многочисленных, порой едва заметных движений.
В этой же комнате на стене замысловатое сооружение из стеклянных и резиновых трубок вперемежку с какими-то загадочными, также сделанными из стекла, приборами. Внутри у них ртуть. Она испаряется, подогреваемая снизу пламенем спиртовой горелки. Сквозь стекло видно, как ее пары устремляются кверху, делают поворот, после чего подвергаются охлаждающему действию воды. Потерявши здесь свою энергию, они собираются в капли и падают в резервуар, оттуда снова начинают свое движение.
- Послушай, Бонч, тут у тебя на стене какая-то загадка: сверху - вода, снизу - огонь, а посредине -ртуть, что это такое?
- Это пароструйный ртутный насос типа Лангмюра системы Боровика; вакуум десять в минус четвертой, Бонч приподнимает какой-то стеклянный пузырь, за которым тянется резиновая трубка. Пузырь тяжелый, он полон ртути,- и командует: Смотри сюда! Смотрю на две какие-то вертикальные капиллярные трубки. По обеим поднимается ртуть. За трубками клочок миллиметровой бумаги с отметками. Все это сооружение или, как его Бонч-Бруевич назвал, "вакуумный стенд" одним концом присоединяется к стоящему на полу примитивному воздушному насосу. Примерно такой же был в физическом кабинете кадетского корпуса...
Бонч, а ведь ты стащил его из здешней гимназии! Бонч лишь хмыкнул неопределенно и продолжал с серьезным видом рассказывать: - Сейчас насос выполняет производственные функции и называется "насос форвакуума". Он создает предварительное разрежение, необходимое для работы пароструйного ртутного насоса системы Боровика.
Колесо насоса форвакуума вертит ефрейтор Бабков. У ефрейтора вообще много обязанностей и на лбу его не высыхают капли пота: он начальник, он мастер, и он же - весь штат этого "вакуумного цеха". За отсутствием городского тока на радиостанции Бабков, заменяя электродвигатель, вертит колесо воздушного насоса. В то же время он следит за горелками насосов, контролирует вакуум, поднимая "грушу" с ртутью; он должен не прозевать воду, поступающую на охлаждение насосов. Еще много есть того, что должен делать пребывающий в непрерывном движении Бабков.
На другом конце стенда на столе электрическая печь. Об этом можно догадаться по клочкам асбеста, выбивающегося из-под грязного кожуха и по большой аккумуляторной батарее, питающей обмотку печи. Бабков откидывает кожух, и перед глазами появляется "гребенка" с напаянными на ней пятью радиолампами. Наши отечественные, первые русские электронные лампы...
Полковнику Муромцеву и поручику Зворыкину, сбежавшим летом 1917 г. за границу, и не снилось, конечно, что их прощальное "разваливайтесь" породило удивительный энтузиазм у трех военных радиотелеграфистов, решивших до конца остаться русскими. Начальник Тверской радиостанции Лещинский и его помощник Бонч-Бруевич весьма нелестно выражались по адресу своего учителя, профессора Муромцева, удравшего в Америку, и твердо решили: "не развалимся".
В четырнадцатом году, перед войной в аудитории офицерской электротехнической школы, профессор, полковник Муромцев, рассказывал о "вентиле Флеминга", о "трубке Либена" и о работах Ли де Фореста. Он демонстрировал ионные разряды в газах, он говорил почти... об электронной лампе. До конца шестнадцатого года в русской армии вообще не было электронных ламп, а когда появились заграничные, то русская радиотехника попала в зависимость от французской промышленности. Это было унизительно, и с этим не смог примириться один из учеников профессора Муромцева - Михаил Александрович Бонч-Бруевич.
С величайшим трудом Бонч-Бруевич добивается командировки в Париж. По возвращении он настаивает на том, чтобы развернуть отечественное производство электронных ламп. Но полковник Муромцев не поддерживает своего бывшего ученика, а после Февральской революции ученик вообще оказался предоставленным самому себе.
В то время начальником Тверской радиостанции был капитан по фамилии Аристов, человек сверхпунктуальный. И коль скоро на военной радиостанции по штатному расписанию каким-либо производством заниматься не было предусмотрено, то о таковом, хотя бы и о радиоламповом, он мысли допустить не мог.
Запрещение заниматься производством на радио станции вынудило Бонч-Бруевича поставить свои первые опыты в тридцати шагах от станционного помещения - у себя на квартире.
Жалованье поручика не так велико, но тем не менее его хватило на то, чтобы оставить без стеклянные и резиновых трубок тверские аптеки, чтобы в писчебумажных магазинах скупить сургуч, в москательных лавках всякое снадобье для менделеевской замазки. Нужен был вольфрам для катодов будущих отечественных радиоламп. Вольфрамовую проволоку решил" "добывать" из осветительных ламп. Большое количество их на собственное жалованье закупил пору чик Бонч-Бруевич, будущий член-корреспондент Академии наук Союза Советских Социалистических Рее публик.
У поручика Бонч-Бруевича в то время было два помощника, таких же энтузиаста, как и он сам: денщик Александр Бабков и его брат - станционный радист ефрейтор Бабков Яков. Никаких стеклодувов, конечно, не было. Капитан Аристов заболел бы, если бы на радиостанции появились непредусмотренные штатом единицы. Поэтому радиолампа собиралась под стеклянным колпаком, всякие щели замазывались сургучом и менделеевской замазкой, и из-под колпака в течение суток выкачивали воздух. Поочередно, непрерывно вращали колесо одного насоса, все время подливали ртуть в другой.
Ртутный насос стоял возле кровати Бонч-Бруевича Ртуть была в насосе, возле насоса, около кровати " чуть ли не в кровати. Михаил Александрович отравился ртутью и месяц пролежал в постели, борясь с последствиями отравления. Казалось бы, что начальник радиостанции бессилен препятствовать работам своего помощника. У себя на квартире тот волен делать, что ему угодно. Тем не менее капитан нервничал: что вы там ни говорите, но в "Уставе внутренней службы" ничего не сказано о том, что на казенной офицерской квартире можно заниматься физическими опытами. Однако капитан не мог угнаться за событиями. Пока он размышлял - на его глазах, на глазах начальника радиостанции! - в один прекрасный день в форточку квартиры Бонч-Бруевича перенесли ввод от антенны, подвешенной на трех вверенных ему стометровых мачтах.
Еще сегодня утром антенный ввод, спускаясь со своего стометрового поднебесья, благополучно входил туда, куда ему полагалось - в окно технического здания радиостанции, а сейчас его оттуда выдернули и втыкают в форточку квартиры помощника.
На его глазах нарушается коммутация радиостанции, схема которой утверждена председателем радио-строительного комитета его превосходительством генерал-майором Свенторжецким, а собственноручная его превосходительства подпись скреплена подписью полковника Муромцева с приложением казенной печати. Аристов принадлежал к категории добрых служак, которые, во-первых, выражались суконным, канцелярским языком, ставя сказуемое в придаточном предложении по-немецки - на конце, а во-вторых, готовы были скорее пойти под расстрел, нежели допустить малейшее нарушение правил внутреннего распорядка.
Капитан стоял на лужайке и с растерянным видом наблюдал, как ненавистный ему ефрейтор Бабков вместе с унтер-офицером Кабошиным и вконец испортившимся денщиком Бонч-Бруевича, переносили антенный ввод из форточки технического здания в форточку квартиры поручика.
Однако капитан не выдержал. Твердым, как на параде, шагом он отправился к себе на квартиру и вышел оттуда опоясанный шашкой и наганом. В руках он держал лестницу. Это была стремянка, которой его кухарка пользовалась при развешивании белья на чердаке. Сейчас капитан решил ее приставить к форточке помощника и собственноручно выдернуть торчавший на неположенном месте антенный ввод вверенной ему радиостанции. Его врагов поблизости не было. Ефрейтор с унтер-офицером, совершив святотатство, скрылись на квартире поручика и там, очевидно, продолжали творить дальнейшие беззакония.
Встревоженная капитанша стояла на крыльце, вытирая о передник руки. Она впервые видела своего мужа таким грозным и торжественным. С лестницей в руках, поправляя сползавшее пенсне, капитан шел как на приступ. Он был из старинной военной семьи. Быть может, в нем заговорила кровь его прапрадеда, когда тот вот также с лестницей в руках шел на приступ Измаила или Очакова.
С крыльца квартиры Бонч-Бруевича выскочил растрепанный, с вылезшей из-за пояса гимнастеркой ефрейтор Бобков и направился к шедшему с лестницей капитану. С разбегу, едва остановившись, приложив руку к козырьку, Бобков, захлебываясь, отрапортовал: "Ваше высокоблагородие, так что на квартире их благородия Париж работает..." Лестница вывалилась из рук капитана. Он не знал, что сказать.
Во-первых, ефрейтор остановился не в четырех от него шагах, а только в двух, нарушение Устава - раз; находясь на улице, он стоял перед капитаном без головного убора - два, а главное - не дожидаясь, пока капитан на все это оному ефрейтору укажет, таковой, не сделав должного налево-кругом поворота, как ошпаренный опять на квартиру поручика скрылся.
Видя, что её муж стоит уже без лестницы, капитанша вернулась на кухню, в то время как капитан направился на квартиру крамольного поручика. Это было его первое и последнее посещение квартиры своего помощника. То, что он там увидел, окончательно поразило старого служаку.
За письменным столом поручика сидел унтер-офицер Кабошин с телефонными наушниками. На столе "летучая схема" приемника. Посреди комнаты на обеденном столе, просверленном в нескольких местах, стеклянный колпак. Внутри колпака арматура радиолампы с разогретым добела катодом. Стеклянный колпак облеплен сургучом. У стены ртутный насос и поршневой насос форвакуума. И всё движется... Ефрейтор Бобков остервенело вертит колесо одного насоса. Бонч-Бруевич подливает ртути в другой, денщик поручика из чайника поливает сургучную замазку, которой облеплен насос. Находящаяся на насосе "радиолампа" включена в приемник. Работа "Эйфелевой башни" слышна по всей комнате, несмотря на шум, создаваемый тремя людьми, беспрерывная возня которых дает четвертому возможность принимать Парижскую станцию.
Капитан вообразил, что отныне на его радиостанции подобным способом будет вообще всегда производиться прием иностранных корреспондентов. Его напрасно разубеждали, говоря, что если бы было двое стеклодувов и хороший насос, то прием осуществлялся бы так же, как и на импортных французских радиолампах, и ефрейтору Бобкову не нужно было бы вертеть никаких насосов.
Капитан ничему этому не верил. Он подал рапорт с просьбой о переводе куда-нибудь на другое место. Бонч-Бруевич доложил о достигнутых результатах в Петроград, но от полковника Муромцева никакого отклика не последовало. На место капитана Аристова был назначен военный инженер-электрик штабс-капитан Владимир Михайлович Лещинский. Этот сразу понял, что нужно делать. Махнув рукой на Петроград, он все свободные станционные суммы, всякие фуражные, ремонтные и прочие хозяйственные деньги пустил в дело. Из запасного пехотного полка были переведены разысканные там стеклодувы, в помещении радиостанции были ликвидированы канцелярии и кабинет начальника. В кабинете поместили стеклодувов, в бывшей канцелярии унтер-офицер Кабошин открыл производство гетеродинных приемников, приспособленных для первых русских радиоламп. Хождение по аптекам за стеклянными трубками прекратилось. Была закуплена первая партия стекла на заводе Риттинга на "Дружной горке" под Петроградом. На заводе "Айваза" приобрели вольфрамовые полуфабрикаты.
Результаты не замедлили сказаться. Через месяц после прихода Лещинского Тверская радиостанция французские приемники и французские лампы сменила на собственные, отечественные, со своими русскими радиолампами. Успех был несомненный. Приемник и радиолампы были продемонстрированы в Петрограде. Побежденное Главное военно-техническое управление признало "пророка в своем отечестве" и выдало Тверской радиостанции заказ на сто штук приемников и на пятьсот радиоламп.
Остряков Петр Алексеевич (1887--1952 гг.). С июня 1914 г.- военный инженер-электрик, с апреля 1917 г. - пом. начальника Тверской радиостанции. Был одним из организаторов Нижегородской радиолаборатории (НРЛ), председателем ее Совета.